Лупить палкой по воде, причитать, метко плеваться, делить одну шкуру на множество хвостов и ловко рыться в мусорной куче — все эти странные занятия обеспечивали прожиточный минимум нашим предкам.
Предлагаем небольшой обзор профессий, утративших свое существование. Некоторые из них покажутся странными, а некоторые – очень опасными.
Газожог
Устаревшая профессия горонорабочего, выжигавшего метан в горных выработках, предотвращая взрывоопасное скопление газа называлась – газожег (газожога).
Газожог ползал по выработкам с зажженным факелом либо с шестом, к которому подвешивал лампу со снятой защитной сеткой, при полном незнании величины скопления газа с момента предыдущего выжигания. Для предотвращения ожогов Газожог одевал вывернутый наизнанку овчинный тулуп, меховую шапку, рукавицы и обильно поливал себя водой. Каждый выход на работу был равносилен попытке самоубийства из огнемета с упованием на осечку. Однако других способов выявить наличие в шахте метана тогда не было.
По существовавшим в те временам правилам, надзор за безопасностью шахты должен был привлекаться к ответственности за допущение на работу шахтеров без предварительного выжигания газа в забоях. Работы по выжиганию метана обычно проводилась между сменами, когда в забоях не было шахтеров.
Идти в Газожоги людей заставляла крайняя нужда. На Донбассе есть версии возникновения поверья о подземном духе Шубине, связанная с Газожогом. В английских и европейских шахтах газожогов называли “кающимися грешниками”. К такому названию могла подтолкнуть необходимость передвигаться ползком на коленях или на животе, а также длинные “монашеские” балахоны и закрывающие лицо капюшоны, предохраняющие от ожогов.
Профессия Газожог исчезла, когда индикаторами наличия газа в шахте стали служить канарейки, очень чутко реагирующие на недостаток кислорода. За многие годы канарейки спасли немало шахтерских жизней.
На смену канарейкам пришла шахтерская бензиновая лампа: при наличии метана над ее пламенем появлялся голубоватый ореол.
Ветрогон
Ветрогон – устаревшая специальность; горнорабочий, вручную подающий воздух в непроветриваемые забои.
При проходке с помощью кайла особенно трудно приходилось забойщику из-за недостатка воздуха. Для проветривания таких выработок изготовлялись самодельные вентиляторы – “лопатки-вертушки”. Трубы для подачи воздуха сбивали из досок, щели тщательно промазывали глиной. Такие вентиляторы способные подавать 20-40 м³ воздуха в минуту, не требовали никаких приспособлений для подведения к ним энергии, устанавливались легко в любом месте и могли работать с перерывами.
Отрицательная сторона заключалась в том, что человек как двигатель оказывался достаточно дорогой, но слабый. Кроме того, существовала вероятность, что при небрежности рабочего вентиляция будет неудовлетворительной или даже совсем прекратится. По этой причине на рудниках ручные вентиляторы были запрещены и их разрешалось применять только в экстренных случаях.
Обычно Ветрогонами ставили новичков, только устроившихся на шахту. Работа эта была утомительной из-за однообразия движений в течение длительного времени.
Плеватели репы
Умение виртуозно плеваться вполне могло обеспечить безбедную жизнь. Но главное тут было не увлечься — посылать «залпы» определенной силы на строго установленное расстояние.
Разговаривать во время работы возбранялось, и рот профессионала был полон семенами популярнейшего на Руси корнеплода — репы.
До XIX века, когда, по указам свыше, картофель все-таки начал постепенно ее вытеснять, репа была основным продуктом на столе: из нее варили супы и каши, запекали, ели сырую, начиняли ею пирожки (и гусей), квасили ее и солили на зиму. Неурожай репы приравнивался к стихийному бедствию, но для начала надо было осуществить грамотный посев. А семена корнеплода столь мелки, что в 1 кг их умещается до миллиона — разбрасывая вручную, ровно не посеять. Неизвестно, кто первый это придумал, но репу стали на пашню «расплевывать» — определенную порцию семян на определенную площадь. Хорошие плевальщики ценились высоко и обучали своему искусству других.
Ловцы пиявок
Они проводили рабочее время, лупя палкой по болотной жиже — имитировали вхождение в воду скота. Глупые пиявки принимали это за звук обеденного гонга и торопились к трапезе. Также их приманивали на живца, в роли которого выступал сам ловец: заходил повыше колен в воду и ноги его немедленно облепляли кровососущие. Тут-то их и собирали. Правда, не всегда и не всяких. Так, запрещалось ловить пиявок во время размножения — в мае, июне и июле. Также «при ловле должны быть избираемы одни лишь годные ко врачебному употреблению, то есть не менее 1 1/2 вершков длины; пиявки мелкие, как равно слишком толстые, должны быть при ловле бросаемы обратно в воду». Хранить добычу следовало в холодке, в емкости, наполненной землей.
Гирудотерапия с древних времен была в почете: при любом недомогании лекари первым делом «пускали дурную кровь», и каждый любящий гульнуть купец знал, что лучшим средством от похмелья являются пиявки, поставленные за уши. Мало того, Россия с успехом занималась экспортом кровососущих. До революции в Европу ежегодно вывозилось до 120 млн пиявок — доход в казну составлял 6 млн руб. серебром, что было сопоставимо с доходом от экспорта хлеба.
Изготовители хвостов
Это была не просто профессия, а целый бизнес, появившийся в «нужном» месте в «нужное» время. О нем поведал Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров», посетивший Россию в 1859 году.
Это была лютая зима, когда волки вышли из лесов и, подойдя вплотную к деревням, нападали не только на скотину, но и на людей. Власти приняли решительные меры и за каждый предъявленный волчий хвост (стало быть, уничтоженного волка) стали выплачивать по 5 руб. Народ вошел в азарт, предъявил 100 000 хвостов, за что были выплачены 500 000 руб. Но что-то пошло не так: стали наводить справки, провели расследование и обнаружили в Москве фабрику по производству волчьих хвостов.
«Из одной волчьей шкуры стоимостью в десять франков, — подсчитал писатель, — выделывали от пятнадцати до двадцати хвостов, которые приносили триста пятьдесят — четыреста тысяч: как видим, сколько бы ни стоила сама выделка, доход составлял три с половиной тысячи на сотню». Подобная история, по некоторым источникам, будто бы случилась также в Вологодской губернии — правда, раньше. Там 1 апреля 1840 года началось слушание дела о волчьих хвостах. Этому также предшествовало нашествие волков и обещанная за каждый хвост награда — 1 коп. медью (пуд ржаной муки стоил тогда 50 коп.). Когда поголовье волков практически сошло на нет, крестьяне, привыкшие к дополнительному доходу, загрустили и нашли выход из положения — стали делать волчьи хвосты из пеньки. Возникло целое производство: одни изготавливали стержни, другие прикрепляли пеньку, третьи расчесывали, четвертые красили. Достигли в итоге почти полного натурализма. Сам губернатор был в доле, а потому изготовители хвостов работали спокойно, покуда благодетель не вышел в отставку.
Вопленицы
Профессиональные плакальщицы существовали еще в древности — в Египте, Греции, Риме. Причем в империи их чрезмерную скорбь пытались даже ограничивать: законодательно запрещали царапать себе лицо и причитать во время погребения. В русских деревнях были свои плакальщицы — вопленицы. Их приглашали не только на похороны, где они могли часами тянуть трагическую ноту, но и на свадьбы. Ведь невесте полагалось покидать родительский дом, заливаясь слезами, но никак не сияя начищенным медяком. Тут очень кстати приходился соответствующий речитатив плачеи: «Ой, да ж прости-прощай, родимая донюшка…»
Настоящая вопленица должна была сочетать в себе как авторский талант, так и актерский. Некоторые достигали в этом деле подлинных высот. Так, жительнице деревни Сафроново Олонецкой губернии Ирине Федосовой посвящен очерк Максима Горького «Вопленица». «Орина, — усердно надавливает автор на «о», — с 14 лет начала вопить. Она хрома потому, что, будучи восьми лет, упала с лошади и сломала себе ногу. Ей девяносто восемь лет от роду. На родине ее известность широка и почетна — все ее знают, и каждый зажиточный человек приглашает ее к себе «повопить» на похоронах, на свадьбах… С ее слов записано более 30 000 стихов, а у Гомера в «Илиаде» только 27 815!..»
Тряпичники, крючочники
Могли ли предполагать труженики тряпья и помоек, что в XXI веке дело их — по раздельному сбору мусора — станет модным и актуальным? Заунывный крик «Старье-е-е бере-е-ем!» разносился по дворам еще в середине прошлого века. За тряпки, банки, старые газеты можно было получить всякие сокровища: сахарных петушков, хлопушки, дудочки и даже громко стрелявшие холостыми зарядами пистолеты-пугачи. Постепенно дело сошло на нет. А ведь раньше существовала целая империя.
Например, в петербургских трущобах возле Сенного рынка находился целый «Тряпичный флигель», занимавший один из корпусов Вяземской лавры. Найти его было несложно: во дворе возвышались горы тряпок, бумаги, костей и прочего мусора, место которому на помойке. Но живших здесь работников тряпичного фронта это вовсе не смущало: главное — был заработок. Низшим в иерархии сборщиков считался крючочник. Главным его орудием был насаженный на палку крюк, с помощью которого он рылся, извлекая нужное, в свалках и мусорных кучах и таким образом зарабатывал около 50 коп. в день, а в месяц — целых 15 руб. Находки сдавались маклакам (или «тряпичным тузам» — хозяевам артели), которых в 1895 году в Петербурге насчитывалось более 50. Они же выделяли тряпичникам средства для скупки (или обмена) у населения тряпья, чтобы потом сдать его более крупным перекупщикам или прямо на переработку. Товар пользовался спросом. Так, владельцы Невской писчебумажной фабрики, купцы Варгунины тратили на закупки тряпья до 150 000 руб. в год. А писчебумажная фабрика Крылова ежегодно закупала в Вологодской губернии 50 000 пудов лаптей — по 60 коп. за пуд.
Коногоны и откатчики
Рабочих, управляющий лошадьми в шахте называли коногонами.
До того как в шахтах стали применяться электровозы и конвейеры, откатка угля осуществлялась вручную саночниками и откатчиками. Позже для перемещения вагонеток стала широко применяться конная тяга. Вот тогда и появилась профессия коногон, которая просуществовала до середины XX века.
Коногоны не полностью заменили откатчиков. Норма производительности откатчика, транспортирующего вагонетки на расстоянии до 150 метров, составляла порядка 10 тонн за смену, а уже при больших длинах (200—300 метров) применяли конную тягу.
Профессия коногона запечатлена в народной песне, популярной в шахтерских краях. а на Кузбассе в 2008 году установлен памятник коногону.